Характерным примером империи этого типа в нынешние времена является Британская империя. Некоторые — как, например, Брайс (Bryce) — хотели бы провести в этом отношении аналогию между Британской империей и империей Древнего Рима. Мы же полагаем, что при рассмотрении юридического и политического аспекта Римской империи историки впадают в большое заблуждение, упуская из виду или считая незначительными предпосылки высшего порядка — духовные или религиозные.
Истина, напротив, такова, что в случае Рима уже были очерчены контуры имперской организации второго типа, соответствующей империи — то есть, второму решению вопроса. Это решение, в котором единство определяется ссылкой на что–то духовно высшее, нежели партикуляризм, обусловленный этническим и натуралистическим элементом отдельных народов.
В Древнем Риме это решение было реализовано по двум причинам.
В первую очередь, присутствовал единственный тип и единственный идеал, соответствующий civis romanus, который ни в коей степени, как полагают некоторые, не был чисто юридической формулой — это была этическая реальность, человеческая модель наднациональной действительности.
Во–вторых, Рим установил трансцендентный ориентир, о котором мы говорили, при помощи имперского культа. Римский Пантеон, как известно, имел в своём составе символы всех вер и этнических и духовных традиций римских подданных, которые Рим уважал и даже защищал. Но предпосылкой и условием этого гостеприимства и этой защиты была верность высшего порядка — fides. Над этими религиозными символами, собранными в Пантеоне, возвышался символ императора, понимаемого как божество, как божественная сущность: он символизировал трансцендентное и духовное единство империи, потому что империя в римской традиции понималась не столько как просто человеческая структура, сколько как дело сил свыше. Верность этому символу была условием. Когда при священном ритуале обещали такую верность всякой вере или определённой традиции подданных народов, не нарушая и не оскорбляя этику и общий римский закон, она признавалась и соблюдалась.
Так Древний Рим представил нам пример имперской организации вечной и универсальной ценности. Действительно, достаточно заменить формы, обусловленные временем и решениями этого рода, другими формами, чтобы отвести всякую видимость анахронизма и заметить, что тот, кто сегодня хотел бы снова изучить проблему духовной империи, с трудом смог бы найти иные перспективы.
Сегодня, действительно, гораздо более анахроничной была бы идея наднациональной организации, основанной на утверждении определённой религиозной идеи — например, чисто христианской. Неразумно полагать, что сегодня актуально возвращение империи по типу испанской империи Карла V, супер католической и инквизиторской: но даже исключая эту крайнюю, но всё же логичную форму, другие неясные и интеллектуальные формулы наднационального единства на основе одностороннего религиозного порядка при их анализе демонстрируют тот же недостаток. В большой картине целого нельзя забывать о том, что существует множество религиозных традиций, и часто почти равного достоинства и духовной высоты. Если империя должна использовать насилие по отношению к ним, чтобы реализовать определённое единство и признание только одной из таких вер, тогда ясно, что это в гораздо большей степени пример сектантства, нежели духовного универсализма.
Впрочем, уже тот случай империи, что предъявляется фашизмом, демонстрирует преодоление такой перспективы. Действительно, в фашистской империи католицизм — это национальная религия итальянского народа; но в то же время фашистская империя признаёт себя и защитником ислама, а теперь признаёт и уважает и коптскую религию. Это значит именно то, что в фашизме подтверждается требование ориентира, высшего по отношению к ориентиру определённой религиозной веры. Ведь у фашизма есть и своя этика, своя духовность, свой человеческий тип, своё стремление к осуществлению, в терминах господствующей воли, в смысле вечной и универсальной реальности. Таким образом, нельзя говорить только об индифферентном и равнодушном уважении первого типа из двух решений, указанных выше: скорее здесь виден принцип реализации более высокого и римского порядка.
Если мы это признаём, то общая проблема духовных предпосылок империи предстаёт проблемой определения принципа, который может одновременно признавать и преодолевать любую религиозную веру наций, организованных в имперском порядке. Это фундаментальное положение. Действительно, империя в истинном смысле может существовать только в том случае, если она одушевлена духовным содержанием, верой, чем–то, что обращено к тем же духовным глубинам, в которых берёт жизнь сама религия. Без этого она будет только следствием, созданием насилия — империализмом — и механической, бездушной надстройкой. Поэтому необходимо, так сказать, обуздать(captare) те же силы, что действуют в религиях, не вредя им, а, напротив, объединяя их и достигая высшего уровня. Итак, в любом случае существует один путь: прийти к концепции, согласно которой всякая духовная традиция и всякая определённая религия представляет собой отдельное выражение единственного, предшествующего и высшего по отношению ко всем таким выражениям содержания. Смочь подняться к этому единственному и, так сказать, сверхтрадиционному содержанию означало бы также достичь основы утверждения единства, которое не разрушает, но объединяет все конкретные религии, и которое может определить имперскую верность, отсылая именно к этому высшему содержанию. Слово trascendere, в его латинской этимологии, означает «преодолевать в восходящем направлении» (superare ascendendo) — именно в этом заключена вся сущность проблемы.
Здесь мы ограничимся этой общей классификацией, которая в ближайшей статье послужит нам в качестве точки отправления для других рассмотрений, в которых точка зрения, изложенная здесь, будет выделена более чётко.
Sulle premesse spirituali dell’impero, 1937
ИМПЕРСКАЯ УНИВЕРСАЛЬНОСТЬ И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИЙ ПАРТИКУЛЯРИЗМ
Некоторые вещи, сказанные нами в статье «Два лика национализма» (Vita Italiana, № 3, 1931), [22] судя по реакции, которую она вызвала не у одного человека, кажутся нам достойными дальнейшего развития, и мы не намерены опускаться с того уровня, который только и интересует нас, — а именно, уровня принципов. Мы будем говорить вещи как они есть, и никто не ошибся бы так, как тот, кто думает, что некоторые рассмотрения могут быть вызваны особыми обстоятельствами нынешнего дня, присутствующими в той или иной стране.
Речь идёт о том, чтобы перейти от анализа явления «национализма» к анализу концепции «империализма», и, кроме того, определения отношений между первым и вторым. Эта дальнейшая задача по сравнению с предыдущим анализом представляет собой большую трудность. Действительно, «нация», будучи новым словом для соответственного нового явления, понималась, в этой связи, без особого труда, и речь шла только о том, чтобы понять это явление в его функции согласно исторически более полной и более соответствующей реальности точке зрения. Напротив, понятие «империя» отсылает к тому, что принадлежит к идеальному миру; оно весьма отличается от современного использования этого слова, откуда вполне понятно сильное непонимание и путаница среди большой части тех, кто сегодня восстанавливает вышеописанную идею.
Мы продемонстрировали, что национализма на самом деле два: один — явление упадка, ибо выражает регрессию индивидуального в коллективе («нации»), интеллектуальности в жизненности (пафос и «душа» расы). Другой является положительным явлением, потому что он, напротив, выражает реакцию против форм ещё более обширной коллективизации, которые могут быть, например, интернационально–пролетарскими или же подразумевать чисто практическую стандартизацию на экономически–социальной основе (Америка).