Le ragazze italiane //Il Roma, 24 августа1952 г.
РЕЛИГИЯ И ПОЛ
Во всякой великой религии можно различить две стороны. Первая, которую можно назвать мистической или вечной, обращена ввысь и стремится к установлению некоторой связи между человеком и духовным, трансцендентным состоянием. Вторую сторону можно назвать «общественной» или моральной: она состоит из совокупности норм поведения. В то время как первая сторона является основной и составляет вечное ядро всякой религии, вторая в некотором смысле случайна и изменчива, потому что ощущает на себе влияние разнообразия народов и обществ и исторических случайностей.
Проводить это различие важно для общей ориентации, но оно также и в интересах религиозной традиции. Действительно, оно препятствует тому, чтобы в момент кризиса, когда критика демонстрирует относительность и непостоянность некоторых норм и предписаний, которым присуждена абсолютность божественного закона, она затрагивала бы и высшую часть религии, действительно обращённую к высокому.
Эта предпосылка необходима для проблемы, которой мы хотим посвятить здесь несколько кратких рассмотрений, то есть проблемы концепции пола, свойственной религии, восторжествовавшей на Западе. Таковая концепция страдает смешением областей (что характерно для христианства), которое лишь частично удалось предупредить усилиями теологов. Мы говорим о смешении норм, у которых есть аскетическая цель, и которые направлены на небольшое призванное к этому меньшинство, и норм, которые, напротив, должны иметь значение для мира и для масс. Если мы обратимся к другим религиям — здесь можно рассмотреть иудаизм, древнюю религию персов, ислам, брахманизм — в том, что касается второй области, они были далеки от проповеди и осуждения всего того, что касается естественного порядка. Так как здесь природа мыслилась как божественное произведение, закон, данный тем, кто живёт в миру, стремился к сакрализации всякой деятельности, всякого импульса и всякого учреждения, то есть к связи с высшим, что, в некотором роде, преображало и придавало духовный фон всему, что человек делает. То, что христианская апологетика говорит о «язычестве» нехристианских или дохристианских религий, приписывая им подчинение всему, что есть «природа», является простой фантазией, так как всякому религиоведу известно, что в этих культах обычаи и священные нормы сопровождали всякое проявление жизни, как индивидуальной, так и коллективной. И это также справедливо по отношению к вещам, относящихся к полу и женщине.
В христианстве точка зрения на эти вещи иная. В нём весьма заметна попытка внедрить в мирскую жизнь нормы, законные только на аскетическом плане. Если мы захотим продемонстрировать примеры, единственной трудностью была бы трудность выбора. Таковы предписания любить своих врагов, подставлять другую щёку тому, кто дал вам пощёчину, не заботиться о завтрашнем дне и жить, как цветы на полях и птицы в небе, итак далее, вплоть до тех принципов, в которых некоторые нынешние «левые» католики хотели бы видеть христианское оправдание пацифизма и социализма, если даже не коммунизма. Все эти нормы могут иметь значение для того, кто имеет аскетические призвания и призвание к «святости», но не для того, кто живёт в миру. Общество вовсе не упорядочивается такими нормами — наоборот, никакое общество с ними просто невозможно. И, в действительности, если существовали христианские государства, то ещё не существовало никакое истинно христианское государство, то есть сформированное практически и строго согласно высшим принципам евангелической морали. То же касается и пола. С аскетической точки зрения можно порицать пол и установить идеалом умеренность. Но делать из этого норму для жизни в мире, напротив, нелепо. Здесь мы вновь видим смешение двух разных областей. Различными способами теологи заставили ослабеть этот дуализм между естественным и сверхъестественным миром, характерный для первоначального христианства. Но в том, что касается пола, остались в гибридной и парализованной позиции: моралистический предрассудок относительно сексуальности, а скорее своего рода «теологическая ненависть» (Парето) к ней, тесная связь между сексуальностью и грехом — это характеристика всегда присутствовала в религии, возобладавшей на Западе, что так контрастирует с другими ранее упомянутыми креационистскими религиями, ибо, как мы указали, они хотели сакрализовать сексуальность, а не клеймить её с пылом и не подавлять.
Функция деторождения часто прославлялась как отражение в человеке созидательной божественной власти. Для каждого христианина это показалось бы богохульным: ислам рассматривает призывы к Богу в течение полового акта, в древнем Иране благодарили бога, дававшего максимальный пыл при совокуплении, знаменитые формулы индусов заставляют вмешиваться в союз полов космические и священные символы, и так далее. Мы даже не говорим о таких течениях, как дионисизм, признававший мистические возможности в сексуальном экстазе. Известно, что тот же Платон ставил порыв эроса близко к различным видам божественного, пророческого и инициатического энтузиазма.
Если мы скажем, что следов всего этого в христианстве найти нельзя, то мы услышим только повторное возражение, что христианству известен брак как таинство. Но в действительности здесь виден тот же самый гибрид, который, как мы показали, играет незначительную роль. Прежде всего, брак как таинство является в католической традиции поздней вещью. Эта форма была принята только к XIII веку и стала обязательной как таковая только с Трентским собором. Но, более того, брак мыслится христианством как pis aller, [50] как временное средство, обязанное собой человеческой хрупкости, потому что, как говорит св. Павел, «лучше взять жену, нежели разжигаться». Если нет, то идеалом является целомудрие, умеренность: не «священный союз», но «целомудренный союз». Иной вид союза неизвестен.
Это подтверждается в той идее, что единственная цель брака — рождение, то есть сексуальность представляется слишком натуралистически и биологически: предаваться сексу для другой цели, даже между супругами, есть грех. Поэтому кажется, что характер таинства, предоставленный браку, не несёт в себе никакого изменения уровня, не даёт — как в уже продемонстрированной ориентации древних на сакрализацию — иных, духовных измерений в сексуальном опыте как таковом, оставляет его чисто природной необходимостью, имеющей в итоге только общественную важность: освящается режим общества, считающийся моногамным (также здесь видна относительность чисто общественной и моральной части религии, потому что явно Ветхий Завет санкционировал полигамию), который пытаются усилить при помощи принципа нерасторжимости брака.
В христианском мире последствием всего этого является состояние одичания из–за подавления всего, свойственного полу, с большим лицемерием, пока барьер наконец не рухнул. Таким образом, мы сегодня присутствуем при виде возбуждения всего того, что связано с полом и с женщиной, в весьма примитивном, пандемичном и опасном смысле. Поэтому пересмотр отношений между духовностью и полом становится необходимым.
Religione e sesso //
Il popolo Italiano, 8 сентября 1957 г.
МИР И ТЁМНАЯ ЭПОХА
Более или менее известно, что, в то время как современный человек верил и частично до сих пор верит в эволюционный миф, почти все без исключения древние цивилизации (и даже дикари), напротив, признавали инволюцию — постепенный упадок человека из первоначального состояния, понимаемого не как полуобезьянье прошлое, но как время высокой духовности.
Самая знаменитая форма такого учения — это миф Гесиода о четырёх мировых эпохах — золотой, серебряной, бронзовой и железой, которые соответствуют следующим друг за другом ступеням видимого упадка. Их полным аналогом является индийское учение о югах, глобальных следующих друг за другом циклах, число которых равно четырём, и которые от «эпохи сути» или «истины» — Сатья–юги — переходят к «тёмной эпохе» — Кали–юге. Согласно этим традициям, нынешние времена соответствуют эпицентру этого последнего периода: мы находимся в середине «тёмной эпохи».